Мелетий Смотрицкий (1572 или 1578–1633) церковный деятель, просветитель, писатель-полемист, филолог Ситуация, сложившаяся на украинско-белорусских землях в результате принятия верхушкой церковной иерархии Брестской унии 1596 года, породила глубокие противоречия в настроениях

Кличко Виталий Владимирович, Кличко Владимир Владимирович Кличко Владимир Владимирович(род. в 1971 г.)Кличко Владимир Владимирович(род. в 1976 г.) Братья Кличко – одни из самых знаменитых боксеров мира. Взлет украинских спортсменов настолько стремителен, что мировая

СУРЬЁ, Поль (Souriau, Paul, 1852–1926), французский филолог и философ 675 * Чтобы изобрести, нужно подумать иначе. «Теория изобретения» (1881) Здесь: «Чтобы найти, нужно подумать иначе». ? Souriau P. Th?orie de l’invention. – Paris, 1881, p. 6–7. В форме «Чтобы изобрести…» приведено в книге французского

ЩЕРБА, Лев Владимирович (1880–1944), филолог 3 Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка. Фраза не содержит ни одной лексической морфемы русского языка, но грамматически правильна и обладает определенным значением. Щерба придумал ее в конце 1920-х гг., на семинаре,

Формальных признаков много. Во-первых, изменяемость
и не только по лицам и числам, но и по временам, наклонениям,
видам и другим глагольным категориям.13 Между прочим,
попытка некоторых русских грамматистов последнего времени
представить инфинитив как особую от глагола «часть речи»,
конечно, абсолютно неудачна, противоречива естественному
языковому чутью, для которого идти и иду являются формами
одного и того же слова.14 Эта странная аберрация научного
мышления произошла из того же понимания «частей речи»
как результатов классификации, которое свойственно было
старой грамматике, с переменой лишь principium divisionis,
и возможна была лишь потому, что люди на минуту забыли,
что форма и значение неразрывно связаны друг с другом:
нельзя говорить о знаке, не констатируя, что он что-то
13 Признание категории лица наиболее характерной для глаголов
(отсюда определение глаголов как «слов спрягаемых»)) в общем верно и
психологически понятно, так как выводится из значения глагольной
категории: «действие», по нашим привычным представлениям, должно
иметь своего субъекта. Однако факты показывают, что это не всегда бы-
вает так: моросит, смеркается и т. п. не имеют формы лица,* однако
являются глаголами, так как дело решается не одним каким-либо призна-
ком, а всей совокупностью морфологических, синтаксических и семан-
тических данных.
14 Под «формами» слова» в языковедении обыкновенно понимают
материально разные слова, обозначающие или разные оттенки
одного и того же понятия, или одно и то же понятие в разных
его функциях. Поэтому, как известно, даже такие слова, как /его,
tuli, latum, считаются формами одного слова. С другой стороны, такие
слова, как писать и писатель, не являются формами одного слова, так как
одно обозначает действие, а другое - человека, обладающего определен-
ными признаками. Даже такие слова, как худой, худоба, не считаются
нами за одно и то же слово. Зато такие слова, как худой и худо, мы очень
склонны считать формами одного слова, и только одинаковость функций
слова типа худо со словами вроде вкось, наизусть и т. д. и отсутствие
параллельных этим последним прилагательных создают особую катего-
рию наречий и до некоторой степени отделяют худо от худой. Конечно,
как и всегда в языке, есть случаи неясные, колеблющиеся. Так, будет ли
столик формой слова стол? Это не так уж ясно, хотя в языковедении
обыкновенно говорят об уменьшительных формах суще-
ствительных. Предобрый, конечно, будет формой слова добрый, сделать
будет формой слова делать, но добежать едва ли будет формой слова
бежать, так как самое действие представляется, как будто различным
в этих случаях. Ср. Abweichungsnamen и Übereinstimmungsnamen
у О. Dittrich [в] «Die Probleme der Sprachpsychologie», 1913.
В истории языков наблюдаются тоже передвижения в системах форм од-
ного слова. Так, образования на -л-, бывшие когда-то именами лица дей-
ствующего, вошли в систему форм славянского глагола, сделались прича-
стиями, а теперь функционируют как формы прошедшего времени в системе
глагола (захудал); эти же причастия в полной форме снова оторвались
от системы глагола и стали прилагательными (захудалый). Процесс втяги-
вания отглагольного имени существительного в систему глагола, проис-
ходящий на наших глазах, нарисован у меня в книге «Восточнолужицкое
наречие», [т. I. Пгр.,] 1915, стр. 137.

Литературный язык, которым мы пользуемся, — это подлинно драгоценнейшее наследие, полученное нами от предшествующих поколений, драгоценнейшее, ибо оно дает нам возможность выражать свои мысли и чувства и понимать их не только у наших современников, но и у великих людей минувших времен.

Более пристальное рассмотрение нам показывает, что наш литературный язык часто заставляет нас отливать наши мысли в формы, им заранее заготовленные, что он иногда шаблонизирует нашу мысль; но дальше оказывается, что он же дает материал для преодоления этих форм, для движения мысли вперед. Ищущим, настойчиво добивающимся он позволяет быть творцом выражения новой мысли, он позволяет дополнять и развивать себя. Таким образом, он является и нашим отцом и нашим детищем. Что же может быть ближе и дороже нам, чем «наш литературный язык»?

Прежде чем я обращусь к поэту, который несравненно лучше меня выразит все эти мысли, позволю себе сделать небольшое отступление, которое как раз тоже будет некоторой иллюстрацией сказанного.

Может возникнуть вопрос, не лучше ли сказать: «Что может быть ближе и дороже нам, чем родной язык?» И верно, слово родной — волшебное слово, оно затрагивает сокровеннейшие стороны нашего существа, оно согревает своим интимным теплом все то, к чему прикладывается в качестве эпитета: родная страна, родной дом, родная мать, родной язык . Понятие это лежит в основе всей нашей национальной политики, которая делает Союз наш подлинно союзом братских народов. И тем не менее я сознательно не употребил этого слова, заменив его лишенным всякой эмоциональной окраски словечком наш — «наш литературный язык», — и сделал это потому, что для многих из нас русский литературный язык, быть может, и не родной язык, но язык, на котором мы причыкли думать, воспринимать чужие мысли и чувства и выражать свои, язык, общий у нас со всем коллективом граждан нашего братского Союза. Поэтому он наш , а это больше чем родной; но я не могу кратко выразить тот пафос, то тепло, которое я хотел бы придать этому понятию, так как наш литературный язык не имеет еще для этого простых готовых средств. Что же, должны ли мы отвернуться от него в силу этого? Конечно, нет, так как без него мы немы. Должны ли мы перестать любить наш литературный язык, который не всегда поспевает за дерзаниями нашей мысли? Конечно, нет, так как только любящим его, т. е. в совершенстве владеющим им, открывает он свои возможности, открывает пути, на которых можно найти выражения, вполне адекватные новым мыслям и чувствам. Его надо любить и неустанно изучать в его совершенных образцах, но вместе с тем и бороться с ним, стремясь найти новые способы выражения новых мыслей.

Обо всем этом прекрасно говорит Валерий Брюсов в своем не очень известном стихотворении «Родной язык». Вот оно:

Но прежде чем заняться рассмотрением специально русского литературного языка, надо остановиться немного на выяснении природы литературного языка вообще. Всякое понятие лучше всего выясняется из противоположений, а всем кажется очевидным, что литературный язык прежде всего противополагается диалектам. И в общем это верно; однако я думаю, что есть противоположение более глубокое, которое в сущности и обусловливает те, которые кажутся очевидными. Это противоположение литературного и разговорного языков.

Надо прежде всего предостеречь от смешения литературного и письменного языков: всякий письменный язык будет, конечно, литературным в том смысле, какой я придаю этому термину, но литературный язык не обязательно должен быть письменным. Наиболее очевидным примером этого являются разные виды ораторской речи. Но сюда же, конечно, относится и всё так называемое народное творчество, будут ли это былины, или частушки, или сказки, или просто рассказы, анекдоты.

Если вдуматься глубже в суть вещей, то мы придем к заключению, что в основе литературного языка лежит монолог, рассказ, противополагаемый диалогу — разговорной речи. Эта последняя состоит из взаимных реакций двух общающихся между собой индивидов, реакций нормально спонтанных, определяемых ситуацией или высказыванием собеседника. Диалог — это в сущности цепь реплик. Монолог — это уже организованная система облеченных в словесную форму мыслей, отнюдь не являющаяся репликой, а преднамеренным воздействием на окружающих. Всякий монолог есть литературное произведение в зачатке. Недаром монологу надо учить. В малокультурной среде только немногие, люди с тем или иным литературным дарованием, способны к монологу; большинство не в состоянии ничего связно рассказать. Все это можно наблюдать каждый день кругом себя; но не всегда это доходит до сознания. Я впервые обратил на это внимание при моих диалектологических штудиях , и притом в среде со значительным школьным образованием, по-видимому, недостаточно, однако, устремленным на развитие монолога, т. е. попросту на умение рассказывать.

Очевидно, что структура реплик (диалога) и структура монолога (литературного языка) будут совершенно разные. Репликам абсолютно не свойственны сложные предложения, которые являются уделом лишь монолога. Зато в монологе обыкновенно не бывает неполных предложений, из которых нормально состоят все реплики. Кроме того, — и это собственно и является самым важным — репликам свойственны и всевозможные фонетические сокращения, и неожиданные формообразования, и непривычные словообразования, и странное на первый взгляд словоупотребление, и, наконец, всякие нарушения синтаксических норм.

В самом деле, кто в языке реплик, в быстром диалоге не наблюдал за собой таких вещей, как драсте — драсте вместо здравствуйте ; нет, туфлей — нет вместо нет туфель ; мой окны вместо мой окна ; обезболивать вместо обезболивать ; подгинать вместо подгибать ; стережение твоих вещей в смысле охранение твоих вещей ; я не позволю играть над собой (контаминация играть собой и издеваться над собой ); это играет большое значение (вместо роль ) и т. п. Я привожу случаи, которые наблюдал, вероятно, каждый и нелингвист, но если заняться систематически регистрацией всех «оговорок» и «обмолвок», то можно записать такие перлы, про которые их авторы будут с ожесточением утверждать, что они никоим образом не могли сказать что-либо подобное. Все эти оговорки происходят лишь благодаря недостаточному контролю сознания при спонтанном диалоге. Причины же их лежат, с одной стороны, в стремлении к упрощению нашей речевой деятельности и во влиянии разных аналогий, а с другой — в стремлении как можно скорее найти наиболее адекватное выражение оттенку нашей мысли в данной ситуации: совершенно очевидно, что на упрек: Чего ты не стерег моих вещей? , ответ самый естественный будет: Надоело мне это стережение твоих вещей .

В монологической речи всего этого не бывает или бывает в гораздо меньшей степени: она протекает более в рамках традиционных форм, воспоминание о которых при полном контроле сознания является основным организующим началом нашей монологической речи.

Таким образом, литературная монологическая речь не дает отступлений от нормы или дает их крайне мало. Диалогическая же разговорная речь, наоборот, соткана из всяких изменений нормы. Можно сказать, что все изменения языка, которые потом проявляются и в монологической речи, куются и накопляются в кузнице разговорной речи. И это вполне понятно: в диалоге, т. е. при коротких репликах, ситуация, жест, выражение лица, интонация — все это настолько помогает взаимопониманию, что слова и их формы перестают играть сколько-нибудь существенную роль в этом процессе, и речь легко сводится к одному словечку того , которое может обозначать, что угодно: Да он, знаете, того ; Он его и того и т. д. В более или менее длинном монологе, т. е. при рассказе, это абсолютно невозможно, прежде всего так как отсутствуют ясные ситуации, а при известных обстоятельствах и жест, и выражение лица могут оказаться недейственными. Поэтому никакие отступления от нормы не страшны в разговорной речи; их в буквальном смысле никто не замечает — ни говорящий, ни слушающий. В монологической речи они немыслимы.

И далее, в диалоге принимают участие обыкновенно два лица, чаще всего и прежде всего два так или иначе социально связанных между собой лица, которые, как мы говорим, понимают друг друга с полуслова. Монолог чаще всего адресуется к ряду лиц, среди которых могут быть близкие и неблизкие, и вовсе чужие: все это лишает возможности рассчитывать на непосредственное понимание и заставляет прибегать к традиционным формам речи, к литературному языку, который — один для всех, своих и чужих, и который, таким образом, возвышается над всем этим разнообразием ситуаций и людей.

Из сказанного вытекает и всем понятное противоположение литературного языка и диалекта, с которого я начал (при этом надо иметь в виду, что диалекты могут быть местные, т. е. объединяющие людей географически, и социальные, т. е. объединяющие людей по профессии, классу и т. п.). Литературный язык — один для всех, своих и чужих

П р и м е ч а н и я. * — Исторические церковнославянизмы. 1 Хотя слово томить хорошо известно народной речи, однако возможно, что словоупотребление данного контекста идет все же из книжного языка. 2 Слово сделано по живому образцу (ср. шестипалый ), однако образ, конечно, заимствован (церковнославянское шестикрилъ , греческое hexa pterygos . 3 Мне кажется, что глагол был сделан все же не в народном языке, хотя он имеется в большинстве славянских языков. 4 Образ, конечно, книжный и, думается, позднего происхождения. 5 Слово, вероятно, исконное и воспринимается нами как церковнославянизм с исторической точки зрения неправильно. 6 Несмотря на большую конкретность слова, подозреваю его книжное происхождение. 7 Почти что уверен в книжном происхождении значения. 8 Хотя слово сделано по существующим живым образцам, но все же оно мне кажется книжным и, вероятно, поздним. 9 Странное ударение должно вызывать на разные размышления. 10 Несмотря на наличие таких народных слов, как зябь , слово это, конечно, книжное. 11 Может быть, с этим оттенком значения слово надо считать вовсе не книжным. 12 Змея , по-видимому, книжное слово по происхождению. 13 Слова как будто живого языка, но произносимые на книжный лад. 14 Я полагаю, что это книжное слово. 15 Хотя это просто старая форма слова, но я полагаю, что она все же книжного происхождения. 16 Само слово двинул , по-видимому, книжного происхождения. 17 Слово в этом значении, конечно, книжного происхождения.

Позднее, с XVI в., начинается влияние западных языков — латинского, немецкого, французского и, меньше, английского, голландского, итальянского, давших русскому языку всю массу интернациональных слов и богатую научную и техническую терминологию. XVIII в. протекает под знаком влияния французского языка, который формирует значение многих русских слов и оборотов. Нельзя не упомянуть и восточных языковых влияний, идущих, по-видимому, особенно из Средней Азии, бывшей в свое время передовой культурной страной.

Я не говорю об исконных русских элементах, которые, конечно, составили основу русского литературного языка, не говорю и о русских диалектах, которые все время давали богатый материал нашему литературному языку. Именно постоянная живая связь с живым народным языком, которую так пропагандировал наш замечательный лексикограф середины прошлого века В. И. Даль, и помогла нам переварить все то, что поглотил русский литературный язык за 1000 лет своего существования. Пушкинские просвирни помогли нам избавиться от мятлевских де Курдюковых, т. е. от бессмысленной иностранщины, и мы имеем в современном русском языке элементы весьма разнородные по происхождению, но спаянные в единую сложную систему. Эта разнородность и обусловила оригинальность нашей языковой культуры. Воспользовавшись всем багажом Запада, мы остались тем не менее самими собой именно благодаря этой черте всей нашей культуры.

Амальгама, которая получилась в русском языке, так органична, что она до сих пор далеко не всегда раскрыта в своем генезисе. Всякий понимает, что глава, млечный, гражданин — так называемые церковнославянские слова, что балет, вальс, соус, мебель, авиатор — французские слова, что революция, конституция, абсолютный — в конечном счете латинские слова, что философия, грамматика, арифметика — греческие слова и даже, что балык, башлык, шашлык — турецкие. Но никому не придет в голову искать в слове влияние французское influence или в выражении На берегу (пустынных) волн искать французское — и дальше латинское, а может быть и греческое — au bord des ondes , видеть в словах вражеский, пустынный церковнославянизмы.

Разнородность элементов дала основу нашей стилистике; старые книжные элементы продолжают свое бытие в торжественной, возвышенной речи, народные элементы образуют обыденную речь, утонченную зачастую совершенно незаметным для невооруженного глаза французским влиянием, а интернациональная терминология составляет ткань научного языка.

Мы видим, таким образом, что русский литературный язык действительно выкопал себе очень сложную, а потому и отзывчивую систему выразительных средств. На это потребовались века, ибо только с Пушкина приобретает наш век свою полную гибкость и способность выражать все, что нужно. Зато теперь в наших руках находится драгоценнейшее орудие, орудие мысли, орудие воздействия и взаимодействия, орудие, созданное трудами длинного ряда поколений.

Выше я говорил, что суть всякого литературного языка в его стабильности, в его традиционности. Когда чью-либо речь характеризуют словами: «Он говорит литературно», — то это именно и значит, что он говорит согласно традиционным нормам.

Спрашивается, неужели же литературный язык не изменяется, неужели наш русский литературный язык является мертвым языком? Конечно, нет — такой язык нам был бы ненужен. Как же происходят изменения литературного языка? По-видимому, они происходят в основном двумя способами.

Прежде всего литературный язык, как и всякий язык вообще, должен называть все новые понятия, нарождающиеся в данном обществе. Конечно, поскольку литературный язык обыкновенно находится в руках того или иного господствующего класса, новые понятия и названия создаются применительно к его точке зрения или во всяком случае названия эти приобретают эмоциональную окраску, соответствующую этой точке зрения. В самом слове мужик ничего нет обидного для крестьянина, однако оно так насыщено презрительным к нему отношением, что по справедливости было изгнано из советского словаря. Само название новых понятий происходит путем заимствования названий из той среды, откуда идут и понятия. Такое происхождение новых слов вполне очевидно для названий вещей и предметов. Таковы: чай, кофе, кумыс, паранджа, чесуча, автомобиль, аэроплан и тысячи подобных слов. Но это справедливо и для новых слов вообще; однако это не всегда вполне ясно, так как заимствования могут происходить не только из чужих языков, но и из диалектов, как географических, так особенно из социальных.

Иногда может казаться, что то или другое слово возникло в недрах самого литературного языка, по правилам словообразования данного языка и из его материалов. Так можно думать про слово самолет . Однако я уверен, что слово это возникло в военном диалекте и взято оттуда. Я думаю вообще, что литературный язык меньше сам создает, чем берет созданное жизнью, а языковая жизнь бьется и кипит главным образом в разговорном языке отдельных человеческих группировок.

В этом плане и происходит постоянное взаимодействие литературного языка и диалектов. Если бы литературный язык оторвался от диалектов, от «почвы», то он подобно Антею потерял бы всю свою силу и уподобился бы мертвому языку, каким является теперь латинский язык.

Далее, изменения в содержании понятий или в их оценке тоже находят себе то или иное отражение в языке. При этом обыкновенно происходят значительные пертурбации, ибо в языке вообще, а тем более в литературном языке, являющемся сложной системой, все настолько связано, что ничего нельзя затронуть, не приведя в движение целого ряда других колесиков. Несколько примеров наглядно покажут, в чем дело.

Как известно, слова господин, госпожа в функции титула, приставляемого к фамилии, а также слово господа в смысле обращения к собранию исчезли из обихода в силу тех ассоциаций, которые имели эти слова со словом господин в смысле барин. Заменой этих терминов явились слова товарищ и гражданин , причем, как это и естественно, слово товарищ первоначально употреблялось преимущественно в тех случаях, когда были основания думать, что обращаешься к единомышленникам. Постепенно употребление это несколько расширилось, но все же его происхождение и сохраняемая им благодаря этому задушевность мешают употреблять его по отношению к явно несимпатичному человеку: гражданин Иванов , скажем мы в таком случае. В результате слово гражданин в известных условиях неожиданно может получать неодобрительный оттенок, несмотря на возвышенный характер понятия, им выражаемого. Или вот другой случай. Мы, лингвисты, привыкли говорить диалектические особенности, диалектическая дифференциация и т. п., производя слово диалектический от диалект . Теперь, когда в нашей жизни приобрели большое значение такие сочетания, как диалектическая философия, диалектический материализм , когда мы говорим о диалектической действительности и т. п., получаются иногда двусмысленности в лингвистическом словоупотреблении, и мы, лингвисты, совершенно независимо один от другого ищем замены для нашего термина и колеблемся между диалектными различиями и диалектальными различиями . Еще пример: в старом языке можно было с полным успехом сказать: большинство коммунистической молодежи настроено идеалистически (т. е. искренно желает блага общества). В этой мысли нет ничего неподходящего и сейчас, но сказать так неудобно, ибо слово идеалистический слишком утвердилось в своем философском значении.

Все подобные процессы совершенно закономерны и необходимы. Только благодаря этим изменениям литературный язык и может выполнять свою функцию — выражать наши мысли и чувства, выражать нашу идеологию.

Другие пути изменения литературного языка идут, так сказать, снизу и происходят совершенно по другим мотивам. Каждый из нас, будучи носителем литературного языка, является в то же время и носителем того или иного диалекта, если не географического, то во всяком случае социального (а иногда и не одного, а нескольких); далее, каждый из нас, естественно, принимает активнейшее участие в разговорном языке, который играет основную роль в жизни человека. Отсюда со всей неопровержимостью следует, что изменения, вырабатывающиеся в разговорном языке, а также факты диалектов мы склонны переносить и в литературный язык. Литературный язык, как язык традиционный, сопротивляется этим новшествам, и между разговаривающим обывателем и тем же обывателем, носителем литературного языка, происходит вечная борьба. Трудно сказать, кто в этой борьбе оказывается победителем. Ибо, конечно, литературный язык принимает многое, навязываемое ему разговорным языком и диалектами, и таким образом и совершается его развитие, но лишь тогда, когда он приспособил новое к своей системе, подправив и переделав его соответственным образом. Но беда, если разнородное, бессистемное по существу новое зальет литературный язык и безнадежно испортит его систему выразительных средств, которые только потому и выразительны, что образуют систему. Тогда наступает конец литературному языку, и многовековую работу по его созданию приходится начинать сызнова, с нуля. Так было с латинским языком, когда на его основе стали создаваться современные романские языки.

Практические выводы из того, что сказано выше, и составляют смысл кампании, поднятой Горьким, о необходимости беречь русский литературный язык от засорения его диалектизмами и вульгаризмами. Я старался лишь подвести теоретический, лингвистический фундамент под его положения.

В заключение приведу два примера, которые покажут, о чем идет речь, на практике.

Разговорная речь наша стремится к распространению форм множественного числа на ударенное -а от известных категорий имен мужского рода. В этом нет ничего удивительного и даже нового: на глазах старшего поколения профессора Џ, учителя Џ и т. п. сменили более старые формы — профе Џссоры, учи Џтели . Однако нас, стариков, вполне привыкших к профессора Џ, учителя Џ, образа Џ и т. п., шокируют инженера Џ, договора Џ, выбора Џ и т. п. Около этих форм возникло немало дискуссий, в результате которых в руководящей прессе новые формы исчезли. Почему? Конечно, не ради наших стариковских ушей, а потому, что это разрушало выразительную систему русского литературного языка, который придает в словах, еще не перешедших окончательно ко множественному на -а ударенное, этим последним формам собирательный и даже презрительный оттенок: инжене Џры и инженера Џ , как хле Џбы и хлеба Џ , о Џбразы и образа Џ и т. п.

Другой пример из области произношения. В беглом разговоре неударенное е звучит как более или менее неясное и : несу, везу , почти как нису, визу . Однако при более четком произношении е восстанавливается. Таков закон литературного языка. Но в некоторых южных говорах и остается на месте неударенного е при всяких обстоятельствах — эти говоры так и называются иЏ к а ю щ и м и. И недаром Тургенев в своих «Певцах» охарактеризовал орловское произношение мальчугана из конца рассказа тем, что заставил его кричать: «Тебя тятя высечь хочи-и-ит» . Пока Ленинград, старый Петербург, район «еЏ кальцев», а не «иЏ кальцев», играл не последнюю роль в судьбах литературного языка, дело не возбуждало никакого сомнения. Теперь, когда дирижерская палочка перешла к Москве, куда «икальцы» стекаются в большом количестве, е литературного языка начинает подвергаться большой опасности. Раздавались уже голоса об утверждении буквы и даже в орфографии. Литературный язык должен сопротивляться этому натиску, так как подобное изменение грозило бы расстройством всей выразительной системы русского языка. Сейчас произношение вечир, миту, плисать и т. п. мы считаем диалектным, а тогда пришлось бы считать таковым вечер, мету, плесать или плясать , и в «Пиковой даме» пришлось бы петь в интермедии он не пришел плисать

Оставив для простоты устный литературный язык в стороне, перейдем к разным формам письменного языка. Здесь найдем прежде всего две большие группы его разновидностей: разные формы языка художественной литературы и разные формы делового языка.

Обращаясь к последним, мы видим тут канцелярский язык, или стиль, язык законов, научный язык, эпистолярный стиль, переходящий в том смысле, как обыкновенно употребляют этот термин, в форму художественного языка, и другие. Я назвал разновидности, наиболее осознанные среди нелингвистов; на самом деле их очень много - достаточно указать на медицинскую разновидность, которую все легко могут себе представить и которая имеет даже свой разговорный язык.

Можно сказать - и многие нелингвисты так и думают, - что все эти разновидности в сущности не нужны и что лучше было бы, если бы все писалось на некотором общем языке. Особенно склонны люди это думать о канцелярском стиле - термин, который приобрел даже некоторое неодобрительное значение. Конечно, во всех этих разновидностях существуют бесполезные пережитки вроде, например, архаического оный канцелярского стиля, но в основном каждая разновидность вызывается к жизни функциональной целесообразностью. Так, основная разновидность канцелярского стиля имеет своей задачей представить все обстоятельства дела во всех их логических взаимоотношениях вместе с выводом из них в одном целом. Отсюда вытекает культура сложных предложений по способу подчинения в канцелярском стиле. И в самом деле, подобным образом хорошо построенные предложения дают возможность читателю все сразу понять и сразу же принять соответственное решение. Если изложить содержание такого сложного предложения в виде независимых друг от друга элементов, то читателю потребуется значительное количество времени и энергии на то, чтобы свести эти элементы в единое логическое целое и сделать соответственные выводы.

Язык законов требует прежде всего точности и невозможности каких-либо кривотолков; быстрота понимания не является уже в таком случае исключительно важной, так как заинтересованный человек безо всякого понукания прочтет всякую статью закона и два и три раза.

Зато язык прокламаций, имеющий в виду широкие народные массы, должен схватываться на лету, должен бить в одну точку и не размениваться на мелочи и оговорки - все это тоже находит свое языковое выражение.

Научный язык имеет свою специфику: строгость в выборе терминов, которые не должны допускать никаких двусмысленностей.

Эпистолярный стиль имеет множество вариантов в зависимости от социальных взаимоотношений корреспондентов. Эти разновидности были всегда так очевидны, что в прежние времена составлялись особые руководства для писания писем, называвшиеся «письмовниками».

Язык художественной литературы имеет, конечно, гораздо больше вариаций, чем деловой язык, но они не так очевидны и во всяком случае не так легко классифицируются. Но главное, что они имеют совершенно иную направленность: они должны рисовать все то разнообразие разговорных, социальных и отчасти географических диалектов, которые объединяет данный литературный язык. Через язык рисуется та социальная среда, к которой принадлежат действующие лица. При этом все дело в том, что диалекты вводятся в ткань литературных произведений, конечно, не полностью, а лишь в очень немногих элементах, являющихся как бы условными намеками на данные диалекты. Эти элементы должны быть общепонятны, но входят в литературный язык как особый слой, характеризующий тот или другой диалект или даже язык. Украинские батька в смысле "отец", жинка в смысле "жена" и многое другое входят в русский литературный язык как украинизмы, но выдання - "издание", хвылына - "минута", пыка - "рожа, морда", рожа - "роза" не войдут в русский литературный язык, пока тем или другим способом не станут общепонятны.

Если начать со способов изображения географически разной среды, то можно вспомнить, что мы говорим, например, о деревнях у русских, о хуторах на Украине, об аулах на Кавказе, о кишлаках в Средней Азии, о заимках в Сибири.

Любопытно отметить, что в литературном языке почти что нет способов локализировать точнее русские крестьянские диалекты: по-видимому, здесь превалирует социальная точка зрения. Так называемые областные слова, в значительном количестве вошедшие в русский литературный язык, имеют целью характеризовать действующих лиц как крестьян: таковы зипун в смысле "кафтан, пальто", панева в смысле "юбка", рушник "ручное полотенце", зимник в смысле "санный путь", избоина в смысле "жмыхи", редина, реднина в смысле "редкая ткань", рядно в смысле грубый холст и т. д. Сюда же, может быть, относятся и такие слова, как баловать, пошаливать в смысле "грабить", играть свадьбу в смысле "справлять свадьбу" и т. п. Такие слова являются переходными между словами специфически крестьянскими и словами, которые получили в нашей лексикографии название просторечных, т. е. характеризующих людей, не вполне овладевших литературным языком. Надо, впрочем, отметить, что элементы просторечия часто в большом ходу в разговорном языке и людей, владеющих литературной речью. Таковы: авось, небось, кажись, бордовый (цвет бордо), боязно, рука (ржавчина) и др.

В таком же плане можно говорить о слое фабричных слов в литературном языке, о слое школьных слов и о многих, многих других слоях.

Особо стоят три, если не четыре соотносительных слоя слов - торжественный, нейтральный и фамильярный, к которым можно прибавить и четвертый - вульгарный. Их иллюстрировать можно, например, следующими: лик, лицо, морда, рожа", вкушать, есть, уплетать, лопать или жрать.

Совершенно особо стоит стихотворный язык, не с точки зрения его собственно поэтической функции, а с узколингвистической: он традиционно допускает такие слова, которые вовсе невозможны в обыкновенной речи, как, например, хладный вместо холодный, пламень вместо пламя и многое другое.

Еще более особо стоит язык драмы - своеобразный продукт контаминации разговорного и литературного языков.

В заключение этого отдела я должен сказать, что, к нашему великому стыду, многое здесь для нас еще неясно. Русским филологам предстоит еще большая работа по созданию настоящей полной стилистики русского литературного языка. В этой стилистике русский литературный язык должен быть представлен в виде концентрических кругов - основного и целого ряда дополнительных, каждый из которых должен заключить в себе обозначения (поскольку они имеются) тех же понятий, что и в основном круге, но с тем или другим дополнительным оттенком, а также обозначения таких понятий, которых нет в основном круге, но которые имеют данный дополнительный оттенок.

Из всего сказанного ясно, что развитой литературный язык представляет собой весьма сложную систему более или менее синонимичных средств выражения, так или иначе соотнесенных друг с другом.

Разнородность элементов дала основу нашей стилистике; старые книжные элементы продолжают свое бытие в торжественной, возвышенной речи, народные элементы образуют обыденную речь, утонченную зачастую совершенно незаметным для невооруженного глаза французским влиянием, а интернациональная терминология составляет ткань научного языка.

Вопрос: Объясните, как вы понимаете смысл высказывания выдающегося русского лингвиста Льва Владимировича Щербы. Обоснуйте свою точку зрения.Литературный язык, которым мы пользуемся -это подлинно драгоценнейшее наследие, полученное нами от предшествующих поколений, драгоценнейшее, ибо оно даёт нам возможность выражать свои мысли и чувства и понимать их не только у наших современников, но и у великих людей минувших времён. Tamaralexanova 2 минуты назад

Объясните, как вы понимаете смысл высказывания выдающегося русского лингвиста Льва Владимировича Щербы. Обоснуйте свою точку зрения.Литературный язык, которым мы пользуемся -это подлинно драгоценнейшее наследие, полученное нами от предшествующих поколений, драгоценнейшее, ибо оно даёт нам возможность выражать свои мысли и чувства и понимать их не только у наших современников, но и у великих людей минувших времён. Tamaralexanova 2 минуты назад

Ответы:

Все очень просто. Язык - это способ передачи информации. На нем мы не только общаемся между собой, но и передаем разную информацию, или оставляем ее потомкам в виде записей. Таким образом, мы имеем возможность понять ценности наших предков, в своих записях они объясняют мотивы своих поступков и тд. Язык помогает собирать, накапливать мудрость нескольких поколений. А это позволяет нам не проходить заново весь путь, а продолжать уже начатое - это позволяет нам эволюционировать, развиваться. Опираясь на опыт прошлых поколений, мы делаем новые открытия.

Похожие вопросы

• При какой частоте в колебательном контуре возникает резонанс токов, если его индуктивность 20 мГн, а емкость 15 мкФ. Активным сопротивлением пренебречь.
• К 10кг льда с температурой -10 гр.С добавили 20 Мдж тепла. Определить массу растаявшей воды?
• Расставить знаки и скобки если нужно между числами 300 20 10 4=316
• Выполнить в несколько действий 1000-587+16 умножить 27
• У птиц ген окраски оперения локализован в х-хромосоме. у зеленых попугайчиков вывелись четыре зеленых птенча и один коричневый птинец-самочка. опаределите генотип родителей по пугайчиков по ген оперения
• Даны два текстовых файла f и g. Определить, совпадают ли компоненты файла f с компонентами файла g. Если нет, то получить номер первой строки и первого символа в этой строке, в которых файлы f и g отличаются между собой.